awards
2
Сердце Пармы, или Чердынь — княгиня гор

Сердце Пармы, или Чердынь — княгиня гор

2003 г. / Роман
Странные дела творятся на востоке от Москвы, в Предуралье. Странные и страшные. Там живут дикие племена, царят древние боги. Там торжествует магия и слабеет сила креста. Суров тот край и законы его. Кто выживет, сумев сберечь душу?
Озвучки
Сердце Пармы
Год издания: 2008 г.
Длительность: 25 часов 30 минут
Издатель: 1C Библиотека
Исполнители: Владимир Шевяков
Подробнее
Сердце Пармы
Год издания: 2007 г.
Длительность: 25 часов 30 минут
Издатель: МедиаКнига
Исполнители: Владимир Шевяков
Подробнее
Рецензии
2000 год. Молодой человек 31 года от роду ставит точку в романе. Роман сделает его знаменитым, но этого события ждать ещё долгих три года.
Молодого человека зовут Алексей Иванов и живёт он в Перми. Его писательская карьера не задалась: несколько публикаций в периодике, волчий билет от сообщества фантастов. Руководитель малеевского семинара сказал просто, как пудовую гирю на чашку весов бросил: так писать нельзя. Коллеги-семинаристы, зачитывавшие избранные места и дружно хохотавшие, наверное, не задумываясь бросили бы свой разновес на ту же чашку.
Позже, оседлав зелёную волну успеха, издатели выбросили на рынок сборник ранней прозы Алексея Иванова. О, там были ужасающие провалы вкуса и вопиющие сюжетные нестыковки, а повесть «Корабли и галактика» можно демонстрировать в качестве пособия как не надо писать... нет, не фантастику, вообще прозу. Но одновременно были робкие попытки молодого автора идти неторными путями. Повесть «Победитель Хвостика» показывает, что Иванов в своих поисках был близок к едва заметной дверце, которую вскоре по-хозяйски распахнул автор «Верволков средней полосы».
Но пока — готовая рукопись и полное отсутствие перспективы. Роман толстый. Исторический. Приключенческий. Как ныне модно говорить — неформатный. Проще верблюда затолкать в игольное ушко, чем молодому и неизвестному писателю из провинции пробить в печать такой роман. Рукопись рассылается в издательства, оттуда — молчание, редко — высокомерные отписки. Знающие люди представляют, как исчезающе мала вероятность попадания самотёка на глаза заинтересованного человека. Не проявили сочувствия и местные литераторы, хотя проживающая в городе супружеская пара иногда печатается в столичных журналах и, наверное, словечко могла бы замолвить. Борис Кузьминский в 2001 году, когда ещё вёл серию «Оригинал» в издательстве «ОЛМА», пол-России объездил в поисках достойной прозы. К пермским писателям тоже заглянул, »...пять белых ночей сидел в гостиничном номере и читал то, что они мне принесли. Всё без исключения было из рук вон... К моменту моего визита роман пермского писателя Алексея Иванова «Чердынь — княгиня гор» был уже год как закончен. Однако ни о романе, ни об Иванове ни один из моих новых знакомых мне не сказал. Возможно, и впрямь не знали. Но задним числом представляется: наверняка были в курсе. Молчали, отсекая сильного конкурента».
Роман всё-таки пошёл в печать. Но пока пермское издательство реализует свой тираж по ему одному известным адресам, а в Москве Олег Дарк редактирует, т.е. сокращает рукопись, есть время осмотреть бесконечное поле русской словесности. Не слишком радостная картина открывается...
Русская литература в 90-е годы напоминала Древнюю Русь перед батыевым нашествием: множество удельных княжеств, разделённых высокими заборами и широкими рвами. В каждом княжестве свой вождь, своя гвардия, свой Эверест (где размером с Монблан, где с могильный холмик). Вот господствующая высота, на ней разместились воины нескольких московско-питерских когорт: «Знамя», «Новый мир», «Звезда», «Дружба народов», некоторых других. Безусловно, на рубеже 80-90-х у них были все основания считать себя наследниками лучших рыцарских традиций, но всеобщая деградация коснулась их в той же мере, что и всех прочих, разве что падение было с полутораметровой высоты, а у прочих — с нулевой отметки дальше, ниже уровня плинтуса.
Однако по-прежнему неустанно декларировался тезис о том, что вся настоящая проза публикуется в толстых журналах либерального лагеря, и декларировался именно тогда, когда проза оттуда исчезла. Критики всё чаще стали оперировать определением «текст», пришедшимся на диво кстати. За прозу стали выдавать медузообразные «тексты» без сюжета, без персонажей, без мало-мальской интриги. Для какого читателя они предназначались — тот ещё вопрос, если даже профессионалы вдали от софитов выдавливали из себя: «Замучил меня этот Ш.» (дальше звучало что-то и вовсе иррациональное: «...а премию всё-таки ему дадим». Дали. И предложили другим помучиться, чтобы самим не так обидно было).
Итог представляется следующим.
Три четверти немаргинальной, т.е. статусной русской литературы постсоветских лет — сплошное : вяло, аморфно, с игрушечными страстями неумело нарисованных людей. Эту малоаппетитную кашицу, в которую и супружеский дуэт из Перми подбрасывал свои липкие комочки, без тени сомнения выдавали за литературу. Более того — тщились доказать, что это и есть НАСТОЯЩАЯ литература. Делалось это так долго и напористо, что в скором времени многие уверились, что Андрей Дмитриев — и в самом деле хороший писатель, что Михаил Шишкин оригинален и глубок, что мемуарная проза Сергея Гандлевского достойна всяческих похвал.
И тут появляется «Сердце пармы», оно же в девичестве «Чердынь — княгиня гор». Необычный мир, бешенные страсти, столкновение вселенных, твёрдый, пусть и прогибающийся местами сюжетный каркас, люди из плоти из крови. А пейзажи! Да выросшие в каменных джунглях писатели уже и забыли, что есть огромные реки, непроходимые леса, болота, буреломы. Это вам не взгорбки-взлобки да разнотравье подмосковных дач. И каждому бурелому нужно подобрать незатасканное слово! И автор подбирает, и рассыпает слова горстями, и описывает небо, облака, дождь, снег, наплевав на то, что снобы сочтут это дурновкусием. И это не всё! В тщательно вымышленных, но оттого не менее достоверных реалиях разворачивается настоящая человеческая трагедия, с преступлениями, тайнами, кровью, банальной глупостью....
Бешенный напор смыл пластиковые тексты производства Дмитриева-Гандлевского. В этом водовороте утончённым господам стало неуютно. Они за долгие годы привыкли, что их жалкие ручейки называли реками, а тут все увидели настоящую реку. Тогда влиятельные сеньоры мейнстрима постановили, что эта река — не река. Т.е. они сказали, что это не литература, как подумали глупые читатели и умные Кузьминский с Юзефовичем на пару, а банальная графомания. И именно под таким соусом не допустили «Сердце пармы» до букеровского шорта. Когда это объяснение не проканало, изобретательная И. Роднянская объявила, что «произведение несколько иного жанра — фэнтези... Мы считаем, что этот роман просто залетел к нам из другого премиального пространства. Он не звучал для нас». Вряд ли Роднянская читала эссе Суэнвика, тем не менее интуитивно почуяла — мало что может испортить репутацию автора так, как приветственный чмок в щёчку от имени фэнтези, особенно если эта фэнтези отечественного разлива. Так исторический роман был объявлен фэнтезийным. Ну да, там есть бессмертные персонажи, которым не найти вечного покоя до тех пор, пока не исполнится их земное предназначение, там описываются красочные шаманские камлания и люди верят в духов. Что за беда, коль по таким зыбким критериям значительный массив литературы можно записать в фэнтези (по временной шкале — от «Фараона» Болеслава Пруса до «Крамолы» Сергея Алексеева) — это будет осознано потом, а аргументы надо подбирать сейчас.
Время покажет, насколько обоснованы восторги, связанные с появлением в литературе Алексея Иванова. Очевидный плюс: автор развивается, роман «Золото бунта» явственно демонстрирует, сколь сильно прибавил прозаик по части сюжетостроения. Другой плюс: «Географ глобус пропил» и детско-юношеская «Общага-на-крови» наглядно демонстрируют, что Иванов отлично себя чувствует в реалистической прозе. О богатой языковой палитре писателя, сравнивая «Географа...» и «Сердце пармы», высказался Максим Кронгауз: «Думаю, что ни одна лингвистическая экспертиза не показала бы, что это произведения одного автора. И уж точно между ними нет ничего общего на уровне лексики». Минусы... Можно было бы и о минусах поговорить, да в желающих недостатка никогда не будет. Но даже скептик Немзер пользуется определением «добротный исторический триллер» «мастеровитого исторического романиста». «Добротно» и «мастеровито» — совсем не мало, это тот фундамент, без которого ничего не бывает, а уж на нём, на фундаменте, каждый увидит именно то, что хочет видеть: кто-то — скромную двухэтажку, кто-то — сортир, кто-то — царский терем.
П.Вайль и А.Генис писали как-то, что нет ничего труднее, чем написать хорошую патриотическую книгу. Это правда. Вспоминаешь «Тараса Бульбу», «Тихий Дон»... а что еще? И вдруг в позорнейшее время России с какой-то зачуханной Камы приплывает такой шедевр! Господа, 10 баллов однозначно.
Как все великие книги, СП написана так, будто автор о существовании литературы узнал на днях, поэтому писал не литературу, а что-то свое, небывалое. Помесь историчеких романов Евг.Федорова не то с отстраненной манерой прозы Л.Добычина, не то с варварскими орнаментами в зверином стиле. Местами звучит как тот же «Тихий Дон», однако отличий больше, чем сходства, плюс философская проблематика в активе. Вроде бы простецкие описания, но не перестаешь удивляться — травы опять «светятся и звенят», ручьи шумят... постоянство действия сил природы в present indefinit удваивает эпичность текста, а недостатки его (вроде князя Ермолая, велевшего дворовым купить княжичам пару сапог — по сапогу на брата? так, что ли? оригинальный вы человек, князь Ермолай!) были и остаются настолько единичными, что сам себя одергиваешь за блохоискательство, неуместное рядом с ЧУДОМ. Компоновка свободная (первые главы по 5 стр. каждая, последние — по 50), без оглядки на то, что скажут критики. Один из них так и сказал: книга слишком нелепая, чтобы рекомендовать ее. Все так, да. С точки зрения обычности, традиционности — она действительно нелепа, потому что оригинальна настолько, что иначе, чем полюбив ее, с ней нельзя смириться. Но в том-то и плюс, что как раз любовь к себе она способна вызывать. Не зная ГГП или ЗБ, читатель может подумать, что СП — это единичный прорыв некоего графомана: уж слишком откровенно СП застолбила для себя нишу на грани между дилетантизмом и гениальностью, слишком уж подчеркнула узость этой грани. Традиционная же литература не признает ее, вылизывает сама себя за счет стандартных (давно уже) приемов сокрытия истины, делает все, чтобы читатель поверил, будто бы между гениальностью и дилетантизмом не узкая грань, а широкое поле, и вылизанное надлежащим образом произведение находится на нем близко к краю гениальности и максимально далеко от края дилетантизма.
Тут же ничего подобного нет. Правда жизни достигается за счет того, что не скрывается ничто — даже подпорки и даже там, где их можно, вроде бы, убрать... Но единожды соглав — кто тебе поверит (К.Прутков). И автор честен настолько, что обвинить его проще, чем защитить. Ведь для защиты нужно прочитать весь роман, а для обвинения достаточно первых 3 глав. Возьмите хоть их. Начать пошло, и не испугаться, что читать не станут — это сильный ход. Начало воистину выглядит как безвкусная переводная фантастика (с маленькой буквы) со всеми этими «золото тускло отблескивало», плюс еще и уснащенное массой локальных терминов а ля «Многорукий бог далайна» С.Логинова. Ничто не предсказывает того, богатства, каким является роман в целом (СП не стоит делить на фрагменты, оно срабатывает только целиком, как море — ведь девятый вал не накатывает отдельно от предыдущих восьми, но опрокидывает и топит реально).
Самое сильное у Иванова — эмоции, а не логика. Князь Михаил в каждый отдельный момент времени логичен, прав перед собой. Но этого мало, все равно у него в жизни все — бардак. Целое дается в руки не через разум, а через сердце. Иванов не раз подчеркивал, что главное — не идея, а отношение (подробное изложение авторской философии на эту тему см. в О-н-К). Идеи, через к-рые Михаил проходит последовательно, так же последовательно развеиваются в прах, а вот его гуманистическое отношение к земле, к людям исподволь строит ему тот вечный дом, где он и окажется в финале — светящимся песком.
Роман передает это на 100%, поэтому оно доходит и до читателя. Как мысль — это, пожалуй, не новость, а как чувство — это ЧУДО. Ну-ка поищите второе такое...
Не упрекайте, пожалуйста, в предвзятости; клянусь, что подступала к "блокбастеру десятилетия" с открытой душой, даже цитатки выписывала бережно. И не в моём характере одолевать шестьсот страниц кромешной чуши только для того, чтобы возвестить - кромешная чушь, камарады!
"Сердце Пармы" - это не чушь. "Сердце Пармы" - это петля и яма.
Но давайте начнём с самого начала, с первых страниц, которые поражают неподготовленного всяческими вагирйомами, хонтуями да пурихумами. Последних милостиво расшифровали. Жертвы. У манси известны жертвоприношения животных: собак, например. Приносились ли человеческие жертвы? В литературе упоминаний не нашлось как-то. Но создателя «Сердца Пармы» сие не волнует. Его вогуличи так профессионально вырывают живые сердца, что могут поделиться опытом с самими жрецами майя. Распинают, печень пожирают, каждое третье убийство в романе ритуальное. И плевать, как там было на самом деле, резали, не резали! Без человеческих жертвоприношений весь интерес пропадёт ведь!
Как отрадно, что Алексей Иванов не пишет о Великой Отечественной. Представьте: эсэсовцы пожирают печень Василия Тёркина. А вдруг наоборот?
Иванов не просто обращается с источниками вольно. В погоне за эффектностью он полностью игнорирует источники. Хороший пример – образ епископа Великопермского. Православие чтит священномученика Питирима: милости сокровище, архиереев украшение. Русская история помнит образованного, интеллигентного политического диссидента, оказавшегося в Югре не по своей воле, но нашедшего там непочатый край труда. В романе Питирим – сексуально озабоченный пьянчужка (по созвучию Питирим-пить?), абсолютный профан, неуч, трус и вор, стакнувшийся с уголовниками. Последний крик этого горе-пастыря – с модным сладострастием отчаяния «Проклинаю-у!» Согласно Питиримову житию, написанному, кстати, по горячим следам, старец сказал: Лучше мне единому умрети, вам же всем жити. Разницу ощущаете?
Над сценой замерзания распятого епископа я безудержно хохотала. День памяти св. Питирима в святцах – 19 августа, по новому стилю – 1 сентября. Замёрз. В тайге. Первого сентября. Да за кого меня принимают в этой гостинице?
А ведь Питирима можно было скормить комарам и гнусу! Какая садо-мазо-возможность упущена!
Тут мне, конечно, возразят, что писатель в своих персонажах волен, что житие – не последняя инстанция правды и т.д., и т.п. Тогда зачем сценарий к фильму Тарантино величать историческим романом? Это Иванов историк по специальности, это он источниковедение проходил, не я! В его задачу входит придать событиям хоть минимальное правдообразие. Поняла бы, если Питирима и его преемника Иону смешивал бы с грязью советский борзописец, демонстрируя продажность, никчемность служителей культа. А Иванов похож на портретиста-самоучку, подавшегося в карикатуру: криво, грубо, непохоже, зато бросается в глаза.
Кривизна и грубость характеризуют сам язык «Сердца Пармы». Трудно поверить, что в XV веке употреблялись слова «инвентарь» (во втором издании догадливо исправлено на «хозяйственный припас»), «малохольный», «взбодриться», «ломануться», Откуда в Зауралье скифские акинаки? Откуда греческие ламии? На каждую точно пойманную деталь приходится мешок невероятного балласта. Ну неужто Венец, будь он хоть трижды царский приближённый, мог назвать княгиню – княгиню! - в лицо ведьмой и попросить у неё колдовской помощи? Или вот: «Роды ничуть не испортили Тичерть, она даже стала ещё тоньше и прозрачнее»… Тонкость-звонкость-прозрачность, как бы сказать, не входили в идеал красавицы при Иване Третьем. За «шаманов-смертников верхом на боевых лосях» вообще выговор с занесением. Отменю тогда, когда более чем столетние опыты по объездке сохатых увенчаются успехом. Ну, а после огнедышащего дракона Гондыра стало явственно: г-н Иванов готовился не по тем учебникам. Гондыр по-коми-пермяцки медведь.

Так что хваленая этнографичность познавательна только для тех, кто впервые услыхал "парма", "хонтуй", "хумляльт". Не относясь к таковым, хочу задать вопрос. Без обид: зачем всё это было? С какой целью очернили, огадили порядочных людей, целые народы и религии? Чтобы воспеть оды собиранию Земли Русской, читай, истреблению злобных дикаришек? Возвеличить ход истории, согласно которому многодостойный шаман-пам обязан уступить место ничтожному Питириму? Или, как пишет литкритик журнала "Афиша", перед нами вправду роман о бремени русского человека?
Hесите бремя белых,
И лучших сыновей
Hа тяжкий труд пошлите
За тридевять морей;
Hа службу к покоренным
Угрюмым племенам,
Hа службу к полудетям,
А может быть – чертям.

Несите бремя... русских?! Или, как пишет Иванов, все душевные болезни лечатся любовью к родине.
Главное, чтобы любовь к родине сама не становилась душевною болезнью.
Услужливый медведь (гондыр?) опаснее врага.
Удивительное дело, автор сумел так написать эту книгу, что практически всё время чувствуешь себя на стороне коренных пермяков — коми, ханты, манси и всех прочих малых народов — и князя Михаила, а вовсе не на стороне московитов (хотя умом понимаешь всю историческую правоту Ивана Васильевича III, чётко и внятно провозгласившего князю Михаилу суть своих государственных устремлений). Не знаю, как там с соответствием историческим фактам того времени, но написано очень достоверно и весьма правдоподобно (хотя, конечно же, не без местной языческой мистики и обилия местного же колорита). Несмотря на довольно большой объём (и неудобно-основательный вес книжного тома) книга читается легко. Перипетии жизненных коллизий разных людей захватывают с первых же страниц и не отпускают до самого последнего абзаца. Всему этому немало способствует весьма образный литературный язык Иванова — автор смело вводит с первых же страниц совершенно новые и незнакомые обычному читателю термины, слова и понятия, смысл которых проясняется в книге постепенно и не нарочно, а как бы между прочим, в контексте. Однако вот эта незнакомость нисколько не мешает нормально читать и понимать прочитанное, да и не раздражает вовсе. Будем считать, что эта книга совершенно не умалила мои предварительные ожидания, возникшие ещё во время чтения "Географ глобус пропил". Мало того, уже куплены и поставлены на книжную полку в ожидании своей очереди на прочтение пара других книг Иванова, потому что доверие к автору не только сохранилось, но и преумножилось.
Знаете, а я бы рекомендовал эту книгу в качестве дополнительного чтения для учащихся 8-10 классов, чтобы понимали, что стоИт за скупыми строками одного-двух абзацев учебника истории России, в которых речь идёт о территориальной экспансии Москвы и присоединении к ней территорий других княжеств...
уже больше половины прослушал, мне очень нравится, и сюжетная линия захватывающая, и написана книга таким образом, что когда наушники снова вставляю, словно машиной времени переношусь в те великие времена докрещенской Руси с её сильными и мужественными князьями, со своими судьбами и верой
В начале хотел бросить! Но потом зацепило, а потом так зацепило......!,что не мог оторваться!!! Переживаешь беду и горе главных героев как свою собственную! Алексей Викторович Иванов беспорно мастер! Владимир Шевяков пожалуй лучшая озвучка из всех что слышал!
Низкий поклон Алексею Иванову. Давно не читал ничего подобного.
Первые 3 - 4 главы как бы ознакомительные, но читать надо, иначе некоторых вещей потом не поймешь. Дальше - невозможно оторваться...
Жаль, что книга закончилась. Читал бы и дальше с большим удовольствием.